Спасибо, вы подписаны на новости

Закрыть
ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Купить билет

ВЫБЕРИТЕ БИЛЕТНОГО ОПЕРАТОРА:


Театр
27 мая

"Золотая маска" фронтовика Михаила Бушнова

"Национальные приоритеты" апрель-май 2011

«Золотая маска» фронтовика Михаила Бушнова

Маленьких ролей не бывает, бывают маленькие актеры... Сержант Бушнов называет себя «рядовым великой армии». Но каждую свою роль и на сцене, и в жизни народный артист СССР Михаил Бушнов не сыграл, а прожил на все сто процентов.

СПРАВКА НП

Михаил Бушнов родился 21 октября 1923 года в Ростове-на-Дону. В конце 1942 года был призван в Красную армию, прошёл войну, был демобилизован в 1947 году.

В 1951 году закончил театральное училище им. Б. Щукина. По окончании училища стал актёром Ростовского театра комедии, в 1957-м переименованного в Ростовский театр им. Ленинского комсомола. В 1962 году перешёл в Ростовский академический театр драмы им. Горького, где работает до настоящего времени.

Сыграл более 200 ролей, среди которых: Тевье-молочник («Скрипач на крыше» Шолом-Алейхема), Степан Верховенский («Бесы» Достоевского), Шуйский («Борис Годунов» Пушкина), Эзоп («Лиса и виноград» Фигейредо), царь Федор («Царь Федор Иоаннович» А. Толстого), Генри Честерфильд («Загнанная лошадь» Ф. Саган) и др.

За роль Прохора, ординарца Григория Мелехова в «Тихим Доне», удостоен Государственной премии РСФСР им. К. С. Станиславского. Народный артист СССР. Лауреат премии «Золотая маска» в номинации «За честь и достоинство». Почётный гражданин города Ростов-на-Дону. Секретарь Союза театральных деятелей РФ с 1973 года. Более 37 лет возглавлял Ростовское отделение СТД РФ

-Михаил Ильич, мы встречаемся с Вами накануне главного праздника нашей страны - Дня Победы в Вели­кой Отечественной войне. Если одним словом или одной фразой охаракте­ризовать - что для Вас война?

- Во-первых, война для меня - это необходимость помощи. Вот есть род­ной человек, а есть родная страна. И ей нужно помочь. Вот это ощущение у меня сохранилось до самого кон­ца. Кроме того, мы тогда не думали ни о ранениях, ни о смерти. Я был ранен осколками мины, потом вши разъедали эти раны, и мы 6 месяцев в земле стояли под Перекопом - это для меня была ерунда. Война в широком смысле - это испытание, которое мы должны были во что бы то ни стало выдержать.

Я пришел в армию, когда она уже перестала отступать, когда уже свер­шилась Сталинградская битва. Мне было легче. Но когда я вспоминаю о тех людях, которые с самого начала эту войну нюхнули, - становится дей­ствительно страшно... Была такая же война, и когда мы отступали, и когда наступали. Были снаряды, пули, бом­бы, и люди точно так же погибали, но у нас уже было другое ощущение, нам, как в угольный пласт, нужно было вгрызаться и вгрызаться, по­степенно продвигаясь вперед, а тем, наоборот, оставлять пядь за пядью родную землю. Поэтому мое особен­ное почтение тем людям, которые отступали. И огромная благодар­ность внутренняя. Если бы мы не сумели перебросить наши заводы за Урал за то короткое время, когда на нас наступали немцы... Это сколько же нужно было железнодорожных составов, это при том развитии, а ведь сделали же. Ставили желез­ку, на нее - станок, потом над ним делали какой-то ангар и начинали работать...

С другой стороны, для всех нас, прошедших войну, она (война) была площадкой, на которой испытывались душа и тело для дальнейшей жизни. Это было горнило ада, через которое можно было вступить в рай. Это было нужно сделать, потому что это было нападение. И святость войны для меня совершенно очевидна...

- Существует жестокая статисти­ка: из ребят 1923-1924 годов рождения к концу войны в живых осталось толь-

ко 4-5 процентов. Много ли Ваших одноклассников вернулись с фронта?

- Не могу сказать с точностью. Знаю, что некоторые наши ребята были ранены, многие умерли. Все зависело от времени призыва. Я знаю, что из нашего двора очень много по­гибло ребят, приблизительно моего возраста...

Война - страшное испытание, через которое должна была пройти наша страна. Она часто через них про­ходила. Через год будет отмечаться 200-летие Бородинской битвы. Как все похоже! Французы дошли до Москвы, но получили сожженный дотла город. Я понимаю, что значило нашему ко­мандованию не допустить повторе­ния. Жесточайшая битва под Москвой была выиграна, не будем разбираться, какими силами. Ненавижу людей, которые пытаются оспорить историю. Да, наши потери были больше, но так и должно было быть. Ведь у нас не

было даже автоматов, только винтов­ки мосинские, «катюши» тоже появи­лись позже, только начали выпускать танки Т-34, фанерные самолеты... Эти женские авиаполки на Миусе. Это был первый рубеж, где я воевал. Немцы были оснащены современной авиатехникой. Наши бедные женщи­ны выключали моторы, перелетали через Миус и фактически руками сбрасывали бомбы. Немцы ловили их прожекторами и трассирующими пулями решетили... Мы говорили, что мы готовы к войне, но немцы-то тоже знали, как мы были готовы, и самое главное, как они были готовы.

- Как для Вас началась война?

- Я помню первое взятие Ростова немцами. Я еще был в городе, потому что не достиг призывного возраста. Познакомился с гитлеровцами и с войной осенью 1941 года. 21 ноября наши отступили на левый берег. На улицах были сожженные машины

со сгоревшими в них водителями, брошенные орудия. Город горел.

Я впервые увидел немцев, увидел людей, которые их приветствовали, и увидел людей, которые даже после отступления наших войск не хотели сдаваться. Я помню немецкого офи­цера, который подъехал на машине на улицу Семашко, где у нас был магазин «Буратино», в него полетел кирпич> и он быстро сел и уехал...

Помню, на углу парка Октябрь­ской революции лежал убитый немец, к которому штыком была приколота записка, на которой было написано: «Так будет со всеми вами - оккупан­тами». Немцы решили не разбирать­ся, просто вывели мирных жителей и расстреляли. И я впервые увидел расстрелянных наших людей на углу Нольной линии. Кровь ручейками стекала с тротуара на дорогу... Они были расстреляны в 5 часов утра, в 7 началось немецкое отступление. А мы с братом бежали за отступающими немецкими мотоциклистами, которые ехали в нижнем белье. 29 ноября мы уже встречали наши части, которые шли с востока...

- В армию Вас призвали в Ростове?

- Да, и сразу направили в Ново-черкасский учебный полк. И с начала 1943 года я был на Миусском фронте. Первое, июньское, наступление не удалось, в батальоне из 400 человек осталось только 26 человек. Позже, в августе, когда мы выбили немцев с высот, на которых они закрепились, я посмотрел вниз: кошку видно за 15 километров. Конечно, немцам было видно каждое наше передвижение. Люди погибали, мы видели этих по­гибших, но только через месяц, по­сле августовского наступления, мы смогли их похоронить ...

Я помню однажды, когда я отно­сил, донесение немцы меня «пойма­ли» и начали обстреливать из мино­мета. Мне надоело от них бегать, и я нашел небольшую лунку, оставшуюся после взрыва, в которой могла по­меститься только часть человека. Кое-как в нее «зарылся», а ноги оста­лись снаружи. Через какое-то время услышал, как глина, вырванная из земли миной, прошлась очередью по моим сапогам. Через какое-то время немцы перестали стрелять. Я подождал минут 15, чтобы они отвлеклись, и побежал. Потом бегу, думаю, что такое в сапогах хлюпает? Через ручей вроде бы не перебегал. Сел за бугорком, сапоги снимаю – все портянки в крови. Мелкие осколки мины пробили кирзовые сапоги, пор­тянки, брюки, но силу уже потеряли, поэтому продырявили только мягкие ткани, кости не затронули, но их было много, штук по шесть в каждой ноге. Это было первое мое ранение, с которым я пошел пешком через Донбасс, Мелитополь, Мариуполь до Перекопа, мне было не до ран.

Война - это сражения, ожидания, переброски, атаки. Не так часто мы ходили в атаки. Мы шли от рубежа до рубежа. У меня было 3 рубежа. Первый - Миус-фронт. Тогда был ночной 60-километровый бросок. Нам нужно было из района Матвеева Кургана перебраться в Куйбышево, и чтобы немец не знал этого.

Второй рубеж - это Перекоп. Шесть месяцев гниения между Каркинитским заливом и Сивашом, ни одной бани, кормление только один раз в сутки, только ночью, потому что все видно. Один раз была баня. Вода была черной, она натекла из Каркинитского залива. Вшей было столько, что когда ты сбрасывал свою гимнастерку, то казалось, что она сейчас поползет...

Там, под Перекопом, я получил свою первую боевую медаль «За бое­вые заслуги». Когда в батальоне не осталось связистов, которые должны были с ротой восстановить связь, я, не связист, с катушкой побежал...

Помню, 1 апреля пошел снег, ко­торый полностью засыпал и наши, и немецкие окопы и землянки, которые были скорее похожи на коконы для насекомых. Вызвали немецкую часть и нашу часть, чтобы нас откопать. Наши солдаты работали на расстоянии 60 метров от противника. От окопов шли так называемые усы, которые подхо­дили прямо к позициям противника. Откапывали целый день. Не было ни одного выстрела, потому что каждый понимал: один выстрел, провокация, и все те, кто был погребен под снегом, останутся там навсегда. Природа как бы сказала: «Вы, мошки, передо мною все в одном положении - проявите бла­горазумие. ..». Потом снег растаял, и 9 апреля все наши окопы наполнились жижей, и мы по грудь ходили в этой глиняной жиже. Потом мы пошли в атаку, заняли вражеские позиции. Тогда же я впервые встретился с за­пахом немецких окопов и блиндажей, как он отличался от нашего. Это был другой мир, другой запах. Мне он не понравился...

8 мая мы подошли к Севастополю. За переправу из северной бухты в юж­ную на подручных средствах я был на­гражден орденом «Красной Звезды». Переправлялись и на гробах, которые немцы заготовили для своих погиб­ших. Мне достался не гроб, а бревно, которое вертелось подо мной... А тут еще горело нефтеналивное судно... Горела вода...

В 1945 году наша дивизия охраняла Ялтинскую конференцию... Я видел господина Черчилля... Потом нас направили в Румынию...

- В каком звании Вы закончили войну?

- Войну я закончил сержантом, у меня было два периода в армии: война и после войны. Второй период был менее опасным, но ничуть не легче... Я был командиром мото-мех отделения. Я был мальчиком воспитанным и матом до армии не ругался. Но в армии я понял - нужно силовое воз­действие, нужно определить, что ты мужчина. Я был интеллигентный человек, который говорил: «Встать! Смирно!», но к этому относились как-то не очень хорошо. Я слышал мат, знал, что это такое. И когда однажды этот симпатичный мальчик закричал:

- Встать......... " Они сказали: «Во ёмоё».

У меня появился авторитет...

Если говорить о мате, я считаю, что это часть русской речи, но она употребляема только тогда, когда никаких других слов в оценке си­туации нет. Или когда происходит такая штука, когда ты настолько поражен, что это слово и фраза будут высшей степенью оценки, тогда это уместно. Все остальное - это не мат, это матерщина, это кошмар, ужас. Когда я вижу: идут восьми, десятилетние мальчишки или девочка с мальчиком, которым по 14 лет, и ру­гаются матом - это страшно. Своим студентам я объяснял, что великие слова нельзя разменивать. Они даны для высочайшей оценки, только тог­да Бог вам позволяет сказать это. Я понимаю, когда по фене ботают, но там же не столько мат, сколько феня, это специфический язык. Я даже за собой стал замечать, говорю: «Вот, блин, какие дела». Решил заменить слово «блин» на «брэнд».

- А Вы первый День Победы пом­ните?

- Конечно, это было в Румынии. Мы узнали об этом в ночь с 8 на 9 мая в 2 часа ночи. Все выскочили на улицу и начали стрелять вверх. Это была такая радость! Конечно, мы знали, что идем к Берлину, что скоро война закончится, но ту радость, которую мы испытали той майской ночью, не сравнить ни с чем...

Я не помню праздники Победы 1955-го или 1957 года. Это потом начали понимать, что мы победили в такой тяжелой войне, и начали отмечать День Победы так широко. Но участники войны всегда встречались на местах боевых сражений.

К сожалению, с каждым годом тех, кто прошел Великую Отече­ственную, становится все меньше. Годовщины Победы стали нашими днями рождения. Никто из моих ветеранов-однополчан (нас осталось всего 4 человека) не пишет, вот бы дожить до следующего дня рождения, только дожить бы до следующего Дня Победы.

- Трудно было после войны пере­строиться на мирную жизнь?

«Перестройка» началась еще в армии. В 1946 году собрали солдат и офицеров, которые до войны занима­лись пионерской и комсомольской работой. Нам было дано задание в Варне на базе двух госпиталей создать лагерь по типу Артека, первый подоб­ный пионерский лагерь за границей. Нас всех как бы демобилизовали, по­литсовет армии нам выдал штатские костюмы. Мы один раз только «за­светились», когда была военная игра, мы надели свои ордена - видели бы глаза детворы, увидевшей на груди своих молодых вожатых (нам тогда было 22-24 года) боевые награды...

- Не было ли после Победы жела­ния забыть войну как страшный сон?

- Нет. Я специально вспоминаю. Я не люблю ветеранского трепа. Я сверхрядовой солдат великой армии, которая защищала свою Родину. Я не могу сказать: мы пахали. Я честно, не скрываясь, выполнил свой долг на фронте и потом просто в армии.

Война меня многому научила. Я видел смерть, терял товарищей. На войне все сухо и точно. Если убили одного, то как сделать, чтобы не уби­ли других, если ранили солдата, то как сделать, чтобы его обезопасить.

Мозг больше не реагирует на эмоции. Поэтому сейчас, когда происходит какая-то авария или несчастный слу­чай, пока все охают, я трезво оцениваю ситуацию и стремлюсь оказать первую помощь. Привычка просыпаться в установленное время без будильника, точно без часов определять время -тоже с войны...

- Желание связать свою жизнь с театром родилось в армии?

- До войны я был обычным улич­ным пацаном, но умел петь и играть на гитаре. Я был бардом для уличных ребят. Пел им под гитару. Мой репер­туар был - десятка два душещипатель­ных песен...

На фронте я постоянно участвовал в полковой самодеятельности, по­том дивизионной. Это значит: надо воевать - воюешь, а когда отдых -поднимай боевой дух солдат. Читал Эренбурга, Твардовского, Симонова, играл скетчи, там же научился тан­цевать. Я навсегда запомнил благо­дарные глаза солдат и понял, что это мое призвание.

В феврале 1947 года вышел при­каз о демобилизации. Я приехал в Ро­стов, подготовился за 3 месяца и от­правился в столицу поступать. Сдал документы сразу в ГИТИС, Вахтан­говское и театрально-музыкальное училище. И во все три был принят. А мне третьекурсники ходили и все время говорили: «Только в Вахтан­говское». Я в то время понятия не имел, кто такой Вахтангов, но под­дался на их уговоры и поступил в Вахтанговское.

В училище на курсе было по 2-3 человека бывших фронтовиков. Нас уважали, мы входили в совет курса.

- Михаил Ильич, в этом году ис­полняется 60 лет Вашей театральной деятельности. Все эти годы Вы оста­вались верны ростовскому зрителю...

- В 1951 году после окончания театрального училища я вернулся в Ростов. Сначала работал в Театре комедии, который в последствии был переименован в Театр Ленинского комсомола - сейчас это Молодежный театр. Одиннадцать лет, до 1962 года, я проработал на этой сцене. После этого меня перевели в Театр Горького.

За это время сыграно более 200 ролей - представителей разных нацио­нальностей. В пьесе Имрана Касумова «Мы так недолго живем» я играл 150-летнего старика. Сам автор го­ворил, что ни один азербайджанский актер не смог так раскрыть душу азербайджанского народа, как я. За роль в пьесе «Скрипач на крыше» еврейская община присвоила мне звание «Человек года», они до сих пор не верят, что я не еврей.

Первое свое звание - заслужен­ного артиста РСФСР я ждал 18 лет. Народного артиста СССР я получил в 1985 году, когда я был на встрече участников боевых действий в Красноперекопске. Вышел секретарь красноперекопского райкома и спросил: «Сержант Бушнов есть в зале? Вам правительственная телеграмма». И зачитал ее. Представляете 9 Мая!

Меня волнует судьба Родины, но я все-таки теку по этой театрально-социальной реке, и поэтому мне важ­но через свою деятельность сделать нашу жизнь лучше. Главный девиз мой: делать добро людям, помогать им. Вот когда я иду по улице, и кто-то кого-то спрашивает, к примеру, как проехать, я мысленно говорю: «Спросите меня!». Вот это желание помочь, я считаю, должно быть у каждого человека.

- За долгое служение искусству и театральному сообществу Вы первым из ростовских служителей Мельпо­мены получили в 2000 году «Золотую маску»...

- Да, эту высшую национальную театральную премию России я полу­чил в номинации «За честь и достоин­ство». Эта номинация присуждается секретариатом Союза театральных деятелей.

Не менее дорога мне и другая награда - орден «За заслуги перед Отечеством». Я очень горжусь им. Я «привязан канатом» к Отечеству, к Родине. Ради вот этой любимой Родины можно и нужно, и необходимо что-то делать.

Высшие силы дали мне, горбоно­сому мальчишке талант, и я должен нести его людям. Большой художник всегда одинок. Ты говоришь иногда себе, а зачем все это надо было. Но ты же не мог по-другому. Ты так жил, как жил, ты не сочинял свою жизнь, а просто работал... И разве ты одинок? Тысячи благодарных зрителей четы­рех поколений - это твоя большая семья...

Прожита большая творческая жизнь. Сыграно огромное количе­ство ролей. Все они независимо от их величины дороги и близки мне. Работая над каждой из них, я старался быть честен перед собой и Театром. Я не определял, насколько я талантлив, это определяли зрители и критики. Я просто много работал над каждой ролью.

Я благодарен судьбе за то, что мне удалось вместе со зрителем пережить радость и боль души человеческой...

Людмила КУЗНЕЦОВА