Спасибо, вы подписаны на новости

Закрыть
ВЕРСИЯ ДЛЯ СЛАБОВИДЯЩИХ
Купить билет

ВЫБЕРИТЕ БИЛЕТНОГО ОПЕРАТОРА:


Театр
16 сентября

«Тихий Дон» с тихого Дона

«Тихий Дон»  с тихого Дона

Постановка Ростовского академического театра драмы им. Горького была показана в Москве

Может быть, по молодости лет, Шолохов был слишком отважен: не чувствуя границ допустимого (или они ещё не были обозначены с очевидностью), писатель сказал в «Тихом Доне» то, о чём потом, в устоявшуюся пору, долго не говорили.

К «Тихому Дону» обращались выдающиеся мастера театра и кинематографа. Преображенская и Правов, Герасимов, Товстоногов, Быстрицкая, Абрикосов, Глебов, Борисов создавали шедевры, но, пожалуй, соприкосновению с ними сопутствовало ощущение недосказанности. К чему-то не подступались, откладывали на потом. Или не откладывали, а просто есть книги, пьесы неисчерпаемые, совершающие движение во времени.

В Ростовском академическом театре драмы им. Горького «Тихий Дон» в инсценировке Владимира Малягина поставил Геннадий Шапошников. Художник-постановщик – Виктор Герасименко, композитор – Алексей Шелыгин. Художественный руководитель постановки – Александр Пудин.

Сравнивать эту работу со сделанным ранее, сравнивать игру Романа Гайдамака (Григорий) и Екатерины Березиной (Аксинья) с их легендарными предшественниками и предшественницами было бы некорректно, да и не плодотворно.

Дело не в сравнении, а в том, замечено ли, найдено ли скрытое, ранее экраном и сценой непрочитанное.

Брат поднял руку на брата, друг поднял руку на друга – высокая трагедия, совершаемая во имя грядущей справедливости и истины, сияющей где-то вдали. Ради неё всё, ради неё...

Брат поднял руку на брата, друг поднял руку на друга – это может стать основой высокой трагедии, но истиной и справедливостью стать не может. В этом – коренной смысл спектакля ростовчан, их обращения к Шолохову через головы многочисленных комментаторов и посредников, и это – слово сегодняшнее. Сегодняшний, заново раскрытый, прочитанный пласт шолоховской прозы.

Море тянущихся к солнцу подсолнухов, уходящее в бесконечность, в глубину сцены. Образ юности, образ начала. Сопровождаемый музыкальными ударами, мерными и тревожными, он перестаёт быть собой, постепенно, но неуклонно. Уходит солнце, уходит свет, сцену окутывают сумерки давних накопившихся обид и несогласий. Темнеет, опускается небо, вот уж и до грозы недалеко – в спектакль врывается русский XX век со всей его беспощадной непредсказуемостью. Ещё музыкальный удар – уже не светится подсолнухами земля, а исходит кровью, пожарами.

Строго следуя Шолохову, театр выводит на сцену людей, которые, оказавшись в ситуации запредельной, обнаруживают душевный масштаб, высокую душевную прочность. Не они эту всесокрушающую ситуацию создали, но им её достойно перемогать.

В главных сценах спектакля ощутимо, ощутимо захватывающе напряжение жизни на краю человечески возможного, напряжение духовное, когда люди взыскуют правды, кажется, на мелкие осколки разбившейся, ищут, ошибаясь и путаясь, заросшие бурьяном дорожки друг к другу. Совести нету, Бога нету, и вещие слова деда Гришаки (сокровенная работа артиста Игоря Богодуха) тонут в гиканье, грохоте, крови, а они, люди, чудом поднявшись после очередного смертельного удара, всё равно, всё равно взыскуют и ищут.

Пьеса так выстроена, что при множестве действующих лиц в массовых сценах нет толпы, а есть сплетение голосов и судеб, рождённое двумя-тремя репликами, безошибочно оставленными каждому из персонажей. Перед нами огромное человеческое пространство, взбаламученное, вышедшее из берегов.

«Я не люблю, когда мне ле­зут в душу, тем более – когда в неё плюют». Вот Высоцкий вспомнился – к чему? На высоких этажах искусства, где в основе – чувство нравственное, такие переклички случаются.

Донской казак Григорий Мелехов старался, смиряя себя, согласовать свою жизнь с требованиями эпохи – только в душу не лезьте. Но эпоха полезла, и тогда донской казак Григорий Мелехов воспротивился. Роман Гайдамак ведёт свою сольную партию с достоинством и бережным проникновением. Метания Григория, его попытки примирить свою прежнюю душевную нетронутость, беззаботность с той тяжкой ответственностью, которую обрушила на него расколовшаяся жизнь, битва насмерть своих со своими – это метания и попытки мужчины. Мужика той надёжной породы, что нынче как-то всё реже встречается.

И они, эти метания и попытки, соединились, сошлись в его любви к Аксинье. «Тихий Дон» у ростовчан – это ещё и спектакль о любви. О великой любви, случившейся в годы, слишком уж нелюбвеобильные.

Аксинья Екатерины Березиной с её тихой покорностью и взрывной, безоглядной гордостью – достойная пара Григорию в ростовском спектакле. И что ещё свойственно этим созданным друг для друга, но не для смут и раздоров людям – умение понимать и прощать. Через мучительные душевные перепады и неустройства – понимать и прощать.

Просто жить – дайте. Любить женщину, детей растить – ни о чём больше не прошу. Но вырастает на пути земляк Михаил Кошевой – нет, не даст он жить и любить. Новая власть метаний не жалует, тем более таких вот – от красных к белым. Не простит Кошевой, у которого белые родных и близких сгубили, навсегда отбив у него способность понимать и прощать. С правдой Кошевого, с его горем как быть?

Убивали друг друга не только те, чьи нелюдские инстинкты освобождала разгулявшаяся эпоха. Убивали друг друга лучшие, а потом убитый являлся ночью к убийце, превращая сон из отдыха в бесконечно изматывающий кошмар. А те, кто, проснувшись утром, находил в себе силы жить и работать...

Но это уже другая эпоха, другая история.

P.S. Давно не видел спектаклей Геннадия Шапошникова. «Тихий Дон» убеждает: это режиссёр, который владеет большим стилем и умеет сценически соединить его с большой литературой. Таких режиссёров у нас нынче немного.

Автор: Константин Щербаков